Серость давно стала неотъемлемой частью пейзажа. Некогда зелёные долины стали серыми, белоснежные блистательные вершины стали серыми, прозрачные воды голубых фьордов стали серыми. Посерели стволы оставшихся деревьев, камни, и без того серые, приобрели вместо тёплого оттенка бездушные стальные тона и покрылись копотью. Мир окутан пеплом, холодом и мраком. Природа умерла, и человечеству, до сих пор бьющемуся в агонии, оставалось лишь смириться, закрыть глаза и последовать примеру матери. Но человек всегда выделялся на фоне прочих её творений – только тараканы и люди продолжают выживать в любых условиях вопреки здравому смыслу и законам природы. Отчаянно боролись за жизнь живые существа, но человек боролся с ещё большим остервенением. Даже теперь, когда на земле не осталось более никого и ничего живого.
Когда Олаф впервые оказался снаружи после катастрофы, он первый раз за долгое время позволил себе малодушную мысль о том, что лучше бы он умер вместе с Хенриком, чем оказался совершенно один в мёртвом мире – без природы, без семьи, без жизни на этой планете. Одиночество накатило и обдало ледяной волной, била дрожь, было тяжело дышать – он тогда едва не захлебнулся в тоске.
А вот культурная столица захлебнулась и утонула. Берген был едва ли не начисто смыт и затоплен. Великолепную ганзейскую набережную Брюгген, жемчужину города, некогда охраняемую ЮНЕСКО, Олафу было даже не жаль. Слава Богам, слава горам – спаслись люди. Это было важнее сотни городов. На Гулльфьелльстоппен постепенно стекались все, кто остался в живых. Здесь же для подобных случаев предусмотрительно и находился бункер, ставший новой столицей норвежского королевства. Бункер мал, людей для него постепенно становится слишком много. Запасы продовольствия не бесконечны, одежды пока ещё хватает. Но самое время что-нибудь предпринять.
Не давала покоя мысль о младшем. Если со старшим всё постепенно становилось всё более очевидным и понятным, то Исландия был ещё под вопросом, и каждая минута промедления словно бы убивала очередной шанс найти его. Это было невыносимо.
Олаф устроил всех пятерых новичков, дежурно проговорил все правила, объяснил работу некоторых устройств, ознакомил людей с запасами еды, воды и одежды, после чего нашёл, наконец, время для себя.
Бервальд ещё не вернулся. Норвегия быстро собирает в рюкзак тёплую одежду, консервные банки и бутыли с водой, ботинки, нож, старенький шести-каморный револьвер, патроны и кое-какие лекарства – всё, что может на себе унести, после чего оставляет вещи подле своей кровати и легко взбирается по ступеням лестницы бункера, выныривает на поверхность, предварительно натянув на нос тканевые повязки, и снова отправляется к воде. Ничто не может убить его привычку думать на побережье, глядя на ничем не стеснённую стихию.
Море теперь совсем иное. Кажется, даже плеск его стал безжизненным. Норвежец больше не слышит перешёптываний никс в волнах, последние вэттэ вымерли, кажется, между второй и третьей вспышками, и теперь весь мир стал тише, утонув в пепле, как в ватном одеяле.
Олаф медленно бредёт по причалу, размышляя над монологом о необходимости покинуть бункер и отправиться на поиски, который он выдаст Бервальду при первой же удобной возможности.
В тумане невозможно дышать даже через тканевые повязки, и Норвегия закашливается, после чего тут же испуганно замирает. Нет, всё в порядке, симптомов нет, это просто случайный кашель.
Ожидание невыносимо. Теперь, когда решение принято, остаётся лишь как можно скорее сообщить его Бервальду и покинуть бункер, поэтому Норманн принимает решение ждать на причале, напряжённо вглядываясь в туман.